Материалы комиссии ЦКК РКП(б) о конфликте в Бутырской тюрьме (выписки из протоколов заседаний Секретариата ЦКК РКП(б), заявления, переписка и др.) май - июль 1924
От бывшего помощника Начальника части Пограничной охраны по военной части Полномочного представительства ГПУ в Ленинградском Военном округе
Неквас Ксаверий Устинович, член РКП(б)
19 марта с/г. согласно ордеру Полн. Представительства ГПУ в Ленинградском Военном Округе я арестован и направлен в Москву в распоряжение ОГПУ, а последним направлен в Бутырскую тюрьму, где и был заключен 24 марта в общую камеру. В данном моем письме я не буду упоминать о существе моего дела, по коему я заключен в Московскую Бутырскую тюрьму, а коснусь лишь несправедливых и произвольных действий администрации тюрьмы.
Работаю в войсках и органах ГПУ полностью пять лет, начиная с 1919 года, и занимаю посты от низшего комсостава до команд. войсками округа (по военной линии) и от рядового сотрудника ВЧК-ГПУ до члена Губернской ЧК-ГПУ (по линии органов), - казалось бы, администрации тюрьмы надлежало бы меня изолировать от общей массы воров, грабителей и хулиганов, но между тем я был посажен в общую камеру, где последними мог быть безусловно расшифрован, все же мои секретно письменные заявления Коменданту тюрьмы о переводе меня в другую камеру, остались пустым звуком. Перейду к крупному эпизоду действий тюремной администрации.
9 апеля т/г. большинство заключенных Бутырской тюрьмы, требуя для объяснения вызывать представителя высшей власти от ВЦИК или Прокуратуры для заявления о тяжелых бытовых условиях и не получив удовлетворения, объявили голодовку. Кстати хочу сказать, что камера №9 4-го коридора, в которой между прочим содержался и я, а в ней было 25 человек, голодовки не объявляла и никаких требований не предъявляла.
С 9-го на 10-е апреля приблизительно в 1-2 часа ночи послышались крики с соседних камер арестованных, то было избиение заключенных арестованных, как впоследствии выяснилось, но и нашей камере пришлось не долго ждать, и спустя несколько минут вбежали человек 10-15 администрации во главе с зам. коменданта тюрьмы гр. Адамсон* с винтовками и револьверами в руках, с криком и площадной бранью, начали всех заключенных выгонять на холодный коридор в нижнем белье, нанося всем заключенным удары прикладами, кулаками и ногами, так называемое «пропускание через строй». Безусловно, этого побоища мне не удалось избегнуть: в висок и в глаз и прикладом по спине. На общих основаниях попало и всем заключенным в этой камере. Преклоннолетним и иностранцам, не обладающим русским языком, попало больше. Первым - по неизворотливости, а вторым - благодаря незнанию, что говорят.
Выгнав всех заключенных на коридор в одном белье и босиком и построив в ряды лицом к стене, продержали в таком положении 4-5 часов, время от времени нанося удары по спине и шее, заставляя опускать голову вниз, чтобы заключенный не видел, кто бьет. Такие действия проделывали на глазах грозно-кричащего самого коменданта гр. Дукиса.
Продержав на коридоре вышеуказанное время, нас загнали с толчками обратно в свою камеру, отняв предварительно все вещи из камеры, оставив в том же одном нижнем белье, на коридорном положении, т.е. на 1/2 ф. хлеба с водой без пищи на голом асфальтовом полу, в течение трех суток.
По истечении трех суток коридорное положение было снято, но за это были лишены прогулки, свидания, передачи, библиотеки и много др. привилегий.
Затем ходил с опросом претензий комендант тюрьмы Дукис, но ему никто ничего не заявил, т.к. он видел все эти побои и издевательства, ему же заявлять было излишне. Между прочим, в одной из соседних камер было заявлено одним заключенным о тяжких побоях, но Дукис сказал: «Это не мое дело, я об этом не спрашиваю». Интересно, конечно, знать, о каких претензиях он спрашивал.
Считаю необходимым упомянуть вообще о бытовых условиях заключенных:
- Пища плохая, в большинстве готовятся щи с гнилой солониной, так что получается от пищи невозможный запах.
- Хлеб часто бывает совершенно сырой.
- Врачебная помощь слабая, добиться же вызова врача - тяжелое мытарство, и то через несколько недель. Я просидел шесть недель и не добился вызова к врачу.
- Прогулка не удовлетворяет. Кругом ходить разрешения не дают, получается толкучка.
- В камерах грязно. При всем желании заключенных, мыть полов и нар не разрешают.
- Письма разрешают писать ежемесячно, но их не получают родные. Так видно из того, что послав открытку в Москву, она в течение 1 1/2 месяца не была получена родными.
С означенной Бутырской тюрьмы я освобожден 7/V постановлением коллегии и после таких переживаний едва с трудом могу сейчас только спустя две недели написать Вам это письмо. И это есть полнейшая действительность. Я за свои слова отвечаю перед партией.
*Адамсон, как и писатель Тургенев, – читали такого, не любит разговоров о смысле жизни, о боге и не мог бы задать Вам вопрос о мертвом боге. Адамсон не Ницше, не Керкегор.
Варлам Шаламов
Л.4
Заявление
от гр. Назарова, Алексея Михайловича,
проживающего в Ленинграде по Пушкинской улице д.№12 кв.5
Уважаемые товарищи,
Не могу не поделиться с высшим партийным и советским органом о пережитом мной в ночь с 9-го на 10-е апреля в Бутырской тюрьме… избиении.
В предшествующий день арестанты объявили голодовку, а днем и вечером подняли крик и шум о помощи с призывом прокурора и представителя Ц.И.К. для передачи последним своих требований об улучшении бытовых условий в Бутырской тюрьме. В ответ на эти требования мы были разбужены около 1 часу ночи криком, площадной бранью гр. Адамсоном и Дукисом /администраторы тюрьмы/ «Выходи в коридор».
В одном белье, почти голые, арестанты проходили через строй избивателей и, построившись в две шеренги на коридоре, подверглись новым избиениям со стороны администрации и кр-цев отряда особого назначения и первого полка ГПУ. Более счастливые отделались этой потасовкой и были выдворены вскоре /через час/ в камеры, где предстояло три дня пробыть полуголыми на асфальтовом полу, т.к. коек и вещей были лишены; менее счастливые, получив большую порцию зуботычин и простояв 4 часа босиком в коридоре, также получили право вернуться в камеры. Третья группа, самая несчастливая, в одном нижнем белье, босиком по снегу, была отправлена с особым прикладным и рукоприкладным нравоучением в сырые холодные камеры, где пришлось им пробыть 8, 10 или 12 часов, некоторые пробыли больше.
Эту ночь карцеры были все заняты, по слухам сидело 250 человек. Били без разбора всех, попало и иностранным подданным, попало и сотрудникам ГПУ, коммунистам, — словом, творилось нечто чудовищное, кошмарное, то, что напоминало царские остроги.
В память врезалась такая сцена, я ее видел в окно: из женского корпуса ведут трое красноармейцев арестантку в одной рубашке и хлещут чем и куда попало; еще картина: стоит без рубашки молодой арестант, лет 20, каждый проходящий считает своим долгом ударить по его спине непременно звучнее и непременно с самой отвратительной бранью. Автору этих строк один из «экзекуторов» задал вопрос «что такое берданка» и, не дождавшись ответа, дал два звонких удара по левой щеке.
Сам бывш. работник огранов ГПУ, я никогда не представлял себе, чтобы что-нибудь подобное могло иметь место в наше время; в моем подчинении была в 22 и 23 году тюрьма-ДПЗ в Ленинграде, но чтобы там когда-либо ударили, --никогда, а здесь Центральная Бутырская тюрьма унаследовала приемы царских палачей-тюремщиков, не унаследовав, что было бы нужнее, хотя бы умение мало-мальски порядочно кормить заключенных и не питать их сырым хлебом и тухлым мясом с гнилой капустой.
С товарищеским приветом, 27/V - 24.
Л.6 [записка от руки]
т. Сольцу
Дорогой товарищ! Дукис преданнейший делу товарищ. Против комиссии и ее состава не возражаю. Но когда вся уголовная шпана устроила концерт на весь квартал -- мы дали распоряжение принять все необходимые меры <неразб.> для прекращения безобразий.
<Речь шла?> не о голодовке, а о неслыханном кошачьем концерте. Тюрьма <>
Расследовать грамоту безусловно нужно, но я Дукиса знаю и спокоен за его судьбу. Он преданнейший член партии и <неразб> тюремщик
12/VI 1924 (подпись Дзержинского)
====================
***К.Я. Дукис в первой половине 1920-х гг. был начальником Внутренней тюрьмы на Лубянке работал К.Я. Дукис; в конце 1929-го он усилил своё влияние, будучи одновременно начальником Тюремного отдела ГПУ, начальником Внутренней тюрьмы и комендантом Бутырской тюрьмы. В.Х. Бруновский в своих мемуарах весьма подробно описал характер и привычки этого видного палача. Также узник пытался вести статистику казней за 1926 г. Бруновский насчитал 227 расстрелянных в Бутырской тюрьме, преимущественно политзаключённых. Групповые расстрелы производились в печально известном здании в Варсонофьевском переулке (до 1925 г. казнили прямо в тюремной бане). Выводили смертников на казнь обычно после девяти вечера.
В мае 1924 г. Бруновский услышал шум, крики и револьверные выстрелы: оказалось, что семеро анархистов (с некоторыми из них он наладил переписку) взбунтовались при выводе на расстрел, «оказали бурное сопротивление, и в результате 4 анархиста и 1 бандит были комендантом тюрьмы (палач Дукис) самолично расстреляны на площадке лестницы второго этажа, а 14 человек убили в подвале тюрьмы в бане». Несколько недель спустя при обходе камер комендантом один из анархистов ударил Дукиса медным чайником по голове в знак протеста против тюремного режима. В ответ Дукис застрелил и нападавшего, и его сокамерника.
Л.8
Членам коллегии ОГПУ т.т. Мальцеву и Петерсу
копия т. Сольцу
Согласно предложению т. Сольца прошу войти в Комиссию под председательством Сольца для детального расследования жалобы т. Некваса на т. Дукиса и порядки и условия содержания в Бутырской тюрьме.
12.VI. 24 г. Ф. Дзержинский