[Декабрь 1937 г. После ареста трое суток на Лубянке, перевод в Бутырскую тюрьму. - К.Г.]

Л. 14: "Когда открыли камеру, в которой мне предстояло жить, я пришла в нескрываемый ужас и страх... в лицо мне ударил смрад тяжкого воздуха, в камере было 150 человек, камера же была рассчитана на 60, которые кишели, как сельди в бочке, возле самой двери происходила раздача обеда, все толпились возле баланды, стоявшей тут же у параши и был сплошной гул, меня еле втолкнули в камеру, дверь захлопнулась на крепкий засов..."
Л. 15: "Порядок был в камере таков: новичок начинает жизнь от параши, постепенно продвигаясь выше, в лучшие условия... <...> Уборка камеры шла по дежурству, избиралась комиссия - поход в лавочку, в которую сопровождал конвой через двор. Комиссия из 6 человек собирала у всех деньги, закупала сахар, мыло, конфеты, печенье. Я состояла в комиссии и несла на горбу тяжелый мешок с пиленым сахаром, а потом комиссия делила и распределяла и раздавала по списку. Работа эта была большая и ответственная. Когда конвой вел нас через двор, встречались мужчины, которых вели на допрос; при встрече с нами, конвой их быстро загонял в будку, которых во дворе было много, потому что были случаи, что встречались родные и знакомые и были истерики..."

Л. 16: "На допросы вызывали только по ночам. <...> После каждого ухода и прихода, как правило, все шли на парашу и стояла очередь. Это явление объяснялось нервным состоянием. Меня на допрос водили 3 раза, а сидела я в Бутырках 3 месяца. <...> По ночам часто приходилось слышать крики мужчин - "спасите" или "помогите". Мы понимали и знали, что их бьют. Мы плакали, переживали, не могли спать и все шли на парашу... В камере среди нас попадались слабые женщины, которые не выдерживали этой обстановки и сходили с ума; были и буйные, и тихие. Староста докладывает и их моментально изолировали, вероятно, отвозили в больницу".