[1938 г., арест. Лубянка, через два дня перевод в Бутырскую тюрьму - К.Г.]

[Про Бутырку - К.Г.]
Л. 99: "Втиснули в камеру-одиночку..., где под потолком еле-еле светила лампочка. При моем появлении три человека вскочило с коек. В первый момент мне показалось, что я попала в камеру душевнобольных - так странен и страшен был вид женщин в не по размеру большом мужском белье - серых, застиранных кальсонах и рубахах. Казалось, что они в смирительных рубахах. Я испугалась, они же, поняв, какое произвели на меня впечатление, успокаивали: "Не бойтесь, в тюрьмах нет женского белья, поэтому нам выдают мужское. Вы после бани получите такое же"."

Л. 100: "Наша одиночка, в которой вместо одной койки впритык с узким проходом помещались четыре, находилась на втором этаже... На допросы нас водили вниз по лестнице, обшитой с двух сторон железной сеткой.
Где-то рядом или за углом были камеры, в которых находились душевнобольные. Оттуда до нас доносились душераздирающие вопли, стук, церковное песнопение.
Здесь, не то что во внутренней тюрьме на Лубянке, камера была, как и положено, с лязгающими засовами на "кормушке", глазком на двери, "наморднике" на окне, "парашей" в углу. Все как положено. При тюрьме была колбасная фабрика, где работали бытовики и уголовники. Политические к работе не допускались. <...>
За нами следили в "глазок", к нему коридорный подходил неслышно. Полы коридоров были покрыты войлочными дорожками. Следили строго, но мы как-то исхитрялись и плели "шпионский или бутырский шнурок" из ниток, полученных распусканием фильдеперсовых чулок, их верхней части. Большим преимуществом такого шнурка было то, что его можно было мгновенно распустить, потянув за два конца нити и начать все сначала. Плетение шнурка было нашей психотерапией. Мы даже умудрялись шить, не имея иглы. Со спички отрывали головку, затачивали противоположный конец на солдатском одеяле, расщепляли ногтем тот конец спички, где была головка и туда засовывали фильдеперсовую нитку от чулка. Такой иглой можно прекрасно шить, и мы подогнули рукава и подол солдатской шинели, которую в тюрьме выдали Софье Андреевне".

Л. 101: "Мы с Юлией Николаевной занимались языками. Она мне преподавала английский, я ей немецкий язык. <...> Раз в десять дней засовы "кормушки" открывались, и появлялась голова "чернокнижника"... Он записывал, какие книги мы хотим получить из тюремной библиотеки. На четверых нам положено было получить четыре книги на десять дней. На следующий день он приносил заказанное и уносил прочитанное. Наверное, книги были из конфиската, не помню, чтобы в чем-либо был отказ. За шестнадцать месяцев сидения в тюрьме я прочла, наверное, столько, сколько не могла прочитать за всю предыдущую жизнь".

Л. 102: "Каждому выдавались: алюминиевые миска, кружка и ложка. Питание было трехразовое. Утром мы получали по два куска сахара, 400 грамм тяжелого липкого, как глина, черного хлеба и сухую недоваренную синеватую перловую кашу. В кружку каждому наливали кипяток желтого цвета. Все это давалось через кормушку.
На обед был суп, чаще всего сваренный из отходов колбасного производства. Он был жирный, заправленный той же перловой крупой, часто с хлопьями капустных отходов, похожими на скользкие, черные лоскуты. Вечером опять каша и "чай".
Иногда неожиданно в тюрьме ощущалось какое-то послабление режима. Была такая поговорка в ходу: "Это было при Попове". Но когда был этот добрый начальник тюрьмы, никто не знал. <...> В такой день вместо ненавистной перловки мы получали гороховую кашу. Это был праздник, наверное, на всю тюрьму. За мои шестнадцать тюремных месяца это было всего несколько раз. <...>
И еще радость: каждые десять дней баня. <...> ...баня была для каждой камеры отдельно. После мытья мы могли в присутствии надсмотрщицы остричь ногти на руках и ногах, для этого нам выдавались ножницы. После (Л. 103) бани выдавалось чистое белье, а раз в месяц меняли постельное белье. У каждого были две простыни, солдатское одеяло и неизвестно чем набитая подушка.
Перед баней нам приносили ведро горячей воды, мочалку и мыло, и мы мыли сначала наши земляного цвета стены, а затем цементный пол камеры. В тюрьме строго соблюдалась чистота. Наверное, боялись инфекции.
Пока мы мылись в бане, в камере производился "шмон". <...> Один раз у меня под подушкой нашли обмылок, на котором спичкой было нацарапано с одной стороны "Наташа", - с другой "Сережа". Мне объявили, что за это мне полагается карцер".

Л. 103: "Каждый вечер производилась "поверка": входил дежурный коридорный надзиратель с журналом. Он не имел права называть наши фамилии (не дай бог ошибется, и мы узнаем, кто сидит рядом). <...> Приход коридорного был для нас каким-то событием, ведь в камере появлялся мужчина, и это оживляло наше женское общество..."

Л. 114: "...я ежедневно, кроме положенной прогулки, проходила по камере 4 километра. Не меньше! Такое мы давали себе задание и выполняли его неукоснительно. Мы измерили длину камеры от двери до окна и вычислили число "проходок" туда-сюда, чтобы получилось четыре километра. Чтобы не сбиться со счета во время ходьбы, мы в одну руку брали все пятьдесят спичек из коробки и каждый раз при повороте от двери к окну перекладывали одну спичку в другую руку. И так, пока не окажутся все пятьдесят спичек в другой руке. Затем шагаешь дальше, снова перекладывая спички, пока не будет выполнена норма".